Нелли Шульман - Вельяминовы – Время Бури. Книга первая
– Вы знаете этого человека, Анна Александровна? – выдавил из себя Воронов:
– Она играет. Играет. Сука, проклятая тварь, мы никогда в жизни ее не разоблачим. На ее глазах можно пытать дочь, а она не дрогнет…, – Горская нахмурила безукоризненные брови:
– Лицо знакомое. Я его видела, в картотеке интеллектуалов, с левыми симпатиями. Он, кажется, посещал Москву…, – Горская пощелкала пальцами, в маникюре алого лака.
В животе билась резкая, острая боль. Анна ощутила тепло между ногами:
– Три месяца, три месяца. Стой прямо, смотри ему в глаза. Они ожидали, что я потеряю самообладание, начну стрелять…, – кровь потекла по ноге. Боль стала сильнее, заполнив все тело.
– Вальтер Биньямин, – Горская улыбалась, – философ, считался близким к марксистским кругам. Поздравляю с успешной операцией, – она помолчала, – как я понимаю, это одна из частей «Утки?». Или мы еще не закончили? – Горская потянулась за сумочкой.
– У вас кровь, Анна Александровна, – Петр смотрел на алую струйку, на белом, стройном колене.
– Менструация, – сухо отозвалась Горская:
– Пора бы знать, что подобное случается у женщин. Дайте мне пройти в умывальную, иначе придется избавляться от ковра, а такое подозрительно…, – она смогла захлопнуть дверь и включить воду. Струя хлестала в старую, выщербленную ванну. Загубленное белье валялось на выложенном плиткой полу, Анна стояла, держась за бортики ванной, одной рукой, второй прижимая к лицу влажное, знакомо пахнущее полотенце. Кровь текла вниз, смешиваясь с водой, поясницу разламывало. Она сдавленно выла, заталкивая в рот ткань:
– Терпи, терпи. Ты отомстишь, просто дай время. Искупление…, – она вздрогнула от боли, стуча зубами. Анна опустилась на четвереньки, неслышно рыдая, тяжело дыша. Кровь не останавливалась. Она напомнила себе, что скоро надо выйти из ванной. Анна застыла, глядя на крупные, темные капли, на желтой эмали.
Петр, в сердцах, толкнул саквояж с рукописью ногой. Больше им в Портбоу делать было нечего. Оставалось проводить Кукушку обратно через границу и возвращаться в Москву.
– Все равно я ей не доверяю…, – Петр подхватил сумку с манускриптом. Он решил избавиться от саквояжа по дороге в Барселону, выбросив в море. Кукушка вышла из ванной посвежевшей:
– Мне надо в аптеку, за ватой, Петр Семенович, – она оглядела комнату, – вы здесь сами обо всем позаботитесь. Меня вызвали из Цюриха, только чтобы удостоверить его личность? – Кукушка указала на кровать.
– Да, – кивнул Воронов. Она протянула прохладную, нежную руку:
– Всего хорошего, передавайте привет Москве. Я сообщу, что задание выполнено…, – каблуки застучали по лестнице. Воронов раздул ноздри: «Мы еще встретимся, товарищ Горская».
Эпилог
Палестина, октябрь 1940
Огромное, черное небо усеивали крупные, яркие звезды. На столбах, врытых в землю, над расставленными деревянными скамейками, трещали факелы. Мошкара вилась вокруг огня. На протянутых веревках, колыхались бело-голубые флаги и пальмовые ветви. Шалаши в кибуце Кирьят Анавим не строили, но дети вышли на сцену, держа в руках этроги и зеленые листья мирта. Они принесли плетеные корзины с фруктами, решето с цыплятами, с птичника. Старшие мальчики привели теленка, украсив его голову венком. Один цыпленок спрыгнул на сцену, его искали и, под хохот, водворили на место.
Тяжело, волнующе, пахло спелым виноградом. Корзины с гроздьями стояли между рядами, темные ягоды блестели в свете факелов. Шел Суккот, праздник урожая. Со сцены гремела «Песня боевых отрядов». Дети, в синих шортах и белых рубашках, маршировали:
– Эт земер а-плугот нашир ла ле-мизмерет! – высокая, длинноногая, рыжеволосая девочка в шортах сидела за фортепьяно. После выступления детей на сцену поднимались взрослые. Циона аккомпанировала хору кибуца.
Она косила серым глазом на скамейки. Цила Сечени сидела рядом с госпожой Эпштейн. Циона увидела, что заведующая кухней держит подругу за руку:
– Они в Петах-Тикву ездили, к Итамару, навещали его. Ранение легкое, но Цила переживает. Они целовались, на Шавуот…, – Циона почувствовала, как покраснела у нее щека, – не в губы. В щеку. Цила моя ровесница, а целовалась…, – Итамар Бен-Самеах был ранен во время налета итальянской авиации, на Тель-Авив, в сентябре. Юноша лежал дома, в Петах-Тикве.
Загорелое лицо госпожи Эпштейн, под коротко стрижеными, почти седыми волосами, тоже было обеспокоенным:
– Лондон немцы бомбят, – Циона подпевала детям, у нее был хороший голос, – дочка ее там, Клара, с мужем. У госпожи Эпштейн четверо внуков. Она волнуется…, – отдельно от других сидела стайка парней в британском хаки, с повязками на рукавах кителей. Циона смотрела на шестиконечные звезды. С началом войны некоторые жители ишува записались в еврейские батальоны, при британской армии. Ребят отпустили на праздник. Они приехали в Кирьят Анавим на военном грузовике.
– Яир подобных людей предателями называет…, – Штерна, как и все высшее командование Иргуна, прошлой осенью, с началом войны, арестовали. Доктора Судакова от тюрьмы спасло только то, что он был в Европе. По возвращении дяди в Израиль, он встречался с освобожденным к тому времени Штерном, в Тель-Авиве. О чем они говорили, девочка понятия не имела.
Летом в местных газетах, появились сообщения об ограблении банков и нападениях на британских полицейских. Группу Яира англичане, презрительно, называли «Бандой Штерна». Циона не знала, примкнул к ним Итамар, или нет. С Цилой он подобными вещами не делился, сколько Циона ни просила подругу об этом выведать.
– Он говорит, что это мужские дела…, – обреченно вздохнула Цила, – мне двенадцать, я девочка…, – Циона подняла голову от книги. Подруга учила ее венгерскому. С госпожой Эпштейн Циона говорила по-немецки, а с Розой, по-французски.
– Шовинист, – сочно отозвалась Циона, грызя кончик карандаша, – он в марокканского деда такой. Ты знаешь, что его дед приехал сюда с двумя женами, в конце прошлого века? – Цила открыла рот. Циона положила на стол длинные ноги, в шортах:
– У них так можно, – она помахала рукой, – в Северной Африке, в Ираке, в Иране. Раввины им позволяют…, – Циона хихикнула:
– Авраам помнит, он мне рассказывал. К деду Итамара вся Петах-Тиква ходила, на двух жен посмотреть…, – дети выстраивались в шеренги, с деревянными винтовками.
Циона взглянула на темные, тяжелые волосы Розы. Девушка пришла на праздник в коротких шортах, коричневого холста, в расстегнутой на груди белой рубашке. Когда Роза появлялась где-то, работа немедленно останавливалась:
– Достаточно, чтобы там был хоть один мужчина…, – усмехнулась Циона, – и сейчас все от нее глаз не отводят. Ребята из Бригады, кажется, сознание потеряют, прямо здесь…, – Роза работала в прачечной, заведуя ремонтом одежды. Она учила Циону красиво двигаться, и пользоваться столовым серебром. В кибуце его не водилось, Роза брала стальные приборы, из кухни. Цила тоже кое-что помнила, после жизни в Будапеште. Роза ее хвалила.
– Зачем? – Циона закатывала глаза: «Зачем нам знать, как открывать устриц? В Израиле их никогда не водилось. Раввины их запрещают…»
– На всякий случай, – Роза выпускала дым из темно-красных, красивых губ, – вдруг пригодится…, – она сказала Ционе, что девочка может стать моделью. Роза, одобрительно, прищурилась:
– Один метр семьдесят сантиметров, и ты еще растешь. И с каблуков больше не падаешь…, – они расхохотались. В первый раз, пройдясь по комнате в туфлях Розы, с набитой в носок газетой, Циона зашаталась. Девочка едва не растянула щиколотку, полетев на пол.
– Все равно, я стану солдатом, как Авраам…, – Циона, упрямо, закусила губу. Осенью она играла с филармоническим оркестром, в Тель-Авиве. Зал устроил овацию, дирижер поцеловал ей руку. Циона тогда впервые вышла на сцену в платье:
– У Розы очень красивая одежда, – невольно подумала Циона, – как у кинозвезд…, – в Палестине продавали американские женские журналы. Девочка разглядывала их в газетных ларьках. До бомбежки Тель-Авива Итамар повез девочек в порт, показать «Хану». Яхта стояла в Яффо. Юноша заметил:
– Мы ее, как это сказать, скоро модернизируем. Не здесь…, – он погладил дерево штурвала, – здесь много посторонних глаз. Порт британцами кишит…, – Циона понимала, что яхту отгонят на север, к уединенным берегам, и оснастят оружием.
Она беспокоилась за дядю. Авраам, с группой, должен был вернуться со дня на день:
– Теперь и через Грецию дорога закрыта…, – дети подняли флаг Израиля, зрители подхватили песню, – итальянцы страну оккупировали…, – вчера Циону позвали в канцелярию кибуца.
Дядя звонил из Хайфы, в хорошем настроении:
– Все прошло отлично, – коротко сказал доктор Судаков, – на днях окажусь дома…, – Циона не стала спрашивать, как он добрался, с группой, до Израиля. Дядя все равно бы ничего не сказал. Дети убежали. Подождав, пока взрослые выстроятся на сцене, Циона заиграла «Бывали ночи».
